В первые дни после вторжения в Украину активистов и оппозиционеров Россию охватило оцепенение — голоса против войны раздавались, но что делать, кроме как выходить на площади, никто не понимал. Первыми догадались объединяться в сеть сопротивления феминистки, и Феминистское антивоенное сопротивление до сих пор остается важнейшей сетевой структурой в России. Почему так и характерно ли это для женских движений в мировой истории, как шла борьба с концептом «война дело мужское», рассказывает Теплице историк Софья Широгорова.
«Как это она — этими руками убьет, а потом будет младенца качать?!»
— Утверждение, что женщины антивоенны по своей сути, удивительно живуче. Почему так?
— Есть очень разные подходы, кто как это объясняет. Например, биологизаторский подход: женщина — мать, и поскольку она вкладывается больше в воспитание новых людей, то она меньше хочет (или готова) видеть, как этих людей убивают. Вообще, чаще всего объясняющие прибегают к «естественным» аргументам.
— А кто впервые поместил эту идею в общественную дискуссию?
— Это сделали протофеминистские движения за мир во второй половине XIX века. Объединения становились очень популярны — женщины создавали Лиги мира, Союзы мира и выступали резко против войн, пытались как-то контактировать с политиками. Например, известная инициатива: британские женщины выступали против концлагерей во время англо-бурской войны. А в 1915 году, после начала Первой мировой, женщины устроили в Гааге конгресс. Феминистки и суфражистки из разных стран собрались и обсуждали, как все это безумие прекратить. Тогда еще стоял вопрос о вступлении США в войну… В общем, все это было крайне актуально.
— То есть, если не учитывать «Лисистрату» и иные происшествия до Рождества Христова, первый фемдвиж возник в Новом времени?
— Да. Женские движения начали оформляться ближе к ХХ веку. У Вирджинии Вульф, кстати, есть эссе, где она теоретизирует женский и мужской подход к войнам. Напомню, уже пошла первая волна феминизма, кондовая такая, и вот Вульф выводит разницу между женским и мужским сознанием и рассуждает о естественности природных черт характера, которые заставляют женщину не любить насилие, не поддерживать войны…
Но на самом деле феминистки первой волны параллельно с этим выдвигали и обратное требование — допустить женщин к службе в вооруженных силах. Например, знаменитая суфражистка Эмили Панкхерст с самого начала Первой мировой требовала пустить женщин в армию. В России после Февральской революции 1917 года создали женские ударные батальоны, и один из них со своим командиром Марией Бочкаревой ездил в тур по союзническим странам — в качестве рекламной акции. Они приехали в Англию, встречались с той же Панкхерст, выступали перед публикой и рассказывали, что вот, в новой демократической России могут служить женщины и защищать Отечество. Такие мы передовые и классные. Эдакий агитотряд. Потом, конечно, эти батальоны участвовали в боях во время наступления Керенского.
— Женщины соревновались за право участвовать в насилии?
— Да, участвовать на равных правах с мужчинами. Со времен Второй мировой женщины привлекались к военным мероприятиям, но до финальной стадии — допущения до убийства — они не доходили. В армии много разных должностей: можно автомобилем управлять или наводить зенитки. Но непосредственно до убийства женщин не допускало общественное отношение. Как же это она — сначала этими руками убьет, а потом ими будет младенца качать?!
— Чем-то это напоминает аргументы, которыми подкреплялось порицание священников-гомосексуалов: он этими руками мужчину ласкает, а потом к Чаше прикасается!
— Похоже. В Первую и Вторую мировую войны в британской армии это работало так — не вовлекаем в смертельные сражения, но используем во вспомогательных подразделениях и на небоевых должностях. Даже если женщина летчица, то стрелять не должна.
— У этого религиозные мотивы или какие? Что, например, говорит антропология об этом?
— Мне кажется наиболее емким объяснение, которое предлагается с точки зрения гендерной теории — хотя разные толкования есть и у антропологов, и у теории международных отношений. Война несет на себе отпечаток гендерных норм, моделей и сложившейся из-за них иерархии.
— Дашь одной нажать курок — они начнут все нажимать? Отнимут у мужчин древнее право убивать?
— Да, абсолютно. В военных действиях есть некая финальная точка, когда надо применить право убить и нажать на крючок. Это право — последний оплот маскулинности. Самое мужское из всего, что можно делать. Святыня, последняя крепость. Поэтому женщин пускали в разные сферы — от университета до кабины поезда метро, — но не на последний, военный рубеж. Считалось, что если у мужчин отнимут эксклюзивное право убивать — что от них останется?
«Женщина на войне — сильное потрясение, нарушение социального порядка»
— Когда возник первый комитет солдатских матерей?
— Это тоже Первая мировая, комитеты стали появляться в разных странах. Они, конечно, не занимались тем, чем занимаются комитеты солдатских матерей сейчас — не спасают людей от армии, не пуская на войну или возвращая с нее. Но они помогали семьям пострадавших в бою и им самим.
— А идея, что именно политику (особенно международную) следует наводнить женщинами, потому что женщины менее склонны к конфликтам и тем более военной агрессии, — она более свежая?
— Слушайте, ну, «женщина по дефолту не такая агрессивная, как мужчина, и она найдет мирное решение проблем» — в разных вариантах, от объяснений через тестостерон или какие-то естественно присущие женщинам качества, звучит уже целый век. Мол, жалостливы, милосердны, эмоциональны. Интереснее, что эта гипотеза дожила аж до 70-80-х годов ХХ века — а представительницы радикального феминизма ее, наверное, до сих пор поддерживают. Они эссенциалистки и отрицают возможность полностью сменить гендер.
Объяснения все эти годы становились более научными. Проводились социологические опросы, которые доказывали, что женщины более миролюбивы. В США в 80-х годах было несколько опросов, которые показали, что войну как инструмент решения конфликтов среди опрошенных предложило на 10% больше мужчин, чем женщин. Но вопрос до сих пор в том, как этот процент объяснять… Так вот, вторая волна феминизма породила более сложный взгляд на отношения фемининности и маскулинности.
— Но вторая волна давала все-таки не совсем широкое представление о гендере. Аббревиатура LGBTQ+ еще не появилась.
— Да, но гендерная теория уже позволяла взглянуть на проблему через агрессии и женщин с точки зрения того, как это связано с гендерными ролями и нормами. Почему женщины из соцопроса сказали, что война — неприемлемый способ решения конфликта? Потому что это социально одобряемо. Их этому учили. Им надо выглядеть хорошими в мужских глазах и вообще в глазах общества. И когда феминистки наконец отошли от эссенциалистских взглядов, смена оптики здорово сопряглась с тем, что изучали социологи, — вот тогда пришла третья волна феминизма, которая и принесла представление, насколько женщины разные. Те женщины, что живут в условном первом мире, испытывают совершенно другие проблемы, нежели те, кто живет в условном третьем мире — как правило, бывших колониях…
— ООН недавно опубликовал данные, подтверждающие, что женщины-руководители менее агрессивны, но их выводы основаны на качественных исследованиях в отдельных регионах, например, в одном из штатов Индии.
— Может, это странно звучит, но этот вопрос не решен окончательно. Исследований, изучающих насилие на современных войнах, до черта, от Боснии до Руанды. Кстати, на днях читала работу о том, что женщина на войне в юридическом смысле воспринимается как объект изнасилования, а мужчина, даже если его изнасиловали, нет. Сексуальное насилие над мужчинами на югославских войнах 1991-2001 годов проходит на суде, как пытки. Это история о том, как гендерные рамки диктуют нам разный тон разговора об одних и тех же вещах.
То есть совершивший насилие над мужчиной будет осужден как палач, пыточник, преступник против человечности, а совершивший насилие над женщиной — нет. И это очень важно для жертв, так как во многих странах жертвы сексуального насилия получают компенсации, а пострадавшие мужчины их таким образом лишаются (ведь жертвы пыток получают не такие высокие выплаты). Только в последние 5-6 лет появились организации, помогающие в таких случаях, и исследования на эту тему.
— Так или иначе, война мыслится как высшее проявление маскулинности?
— Война работает на демонстрацию маскулинности и одновременно на ее подкрепление. В обществе, подверженном консервативным взглядам, женщины от войны отстраняются и могут существовать в них только как жертвы. Отсюда представление, что женщина на войне — сильное потрясение, нарушение социального порядка. И тут феминизм до сих пор раздваивается. Что делать — бороться с войнами как институтом вообще? И дальше добиваться права не просто воевать, а убивать? Это противоречие до сих пор не снято. Идет дискуссия: как себя правильно вести? Социологи, изучающие маскулинность, увидели — есть серьезная сцепка между войной, маскулинностью и национализмом. Сын своей нации — он обязательно воин, и только в таком виде реализуется как мужчина. Отсюда отношение к норме мужского тела — он обязательно, как бы это сказать… подкачан…
— А одежда? Если смотришь на мужчин между Первой и Второй мировой — они уже как будто в одном батальоне. Даже галстук не различается цветом. И обязательно головной убор.
— Да-да. Это тоже важно. Мужчина должен выглядеть как воин. Или вот еще представление об истинном братстве, которое достигается лишь на войне. Гитлер тосковал по братству в окопах, а не где-нибудь. Война оставалась единственной ситуацией, где мужчина может делать то, что не делает в обычной жизни, — плакать, проявлять эмоции, испытывать сильные чувства к другим мужчинам. Война — это такая маленькая территория свободы мужчин.
— В какой момент фемтеория начала проблематизировать мужскую гендерную социализацию?
— Это вторая волна. Отношения между странами рассматривались с точки зрения маскулинности — ведь там повторяется риторика гендерных иерархий.
— Ок, война равно маскулинность. Что в итоге с этим договорилась делать фемтеория?
— Фемтеория видит войну как высшее утверждение этой самой маскулинной иерархии. Поэтому борьба с ней ведется с учетом этого факта. Конкретно в России этот фактор совпал с национализмом — я имею в виду некую версию гражданского национализма как классическую форму представлений о себе и о прошлом, «мы всегда все правильно делали, всех побеждали».
— А как рефлексируется гендерной теорией ненасильственный протест?
— Задумалась. Он считается вообще-то дефолтным. Если женщина хотела протестовать иным способом, она шла…
— (вместе) …в RAF!
— Да! К анархистам или, наоборот, к правым. Но не в феминистское сопротивление. Женских боевых объединений не было. Феминистские движения стараются разрушить властные иерархии, а насилие как раз инструмент гендерного неравенства и дискриминации.
«Государства пользуются разобщенностью женских движений»
— Когда фемдвиж впервые попытался объединиться?
— Гаагский конгресс как раз был такой попыткой. Женские организации Антанты пробовали договориться между собой. В 20-30-е годы женские организации выступали за мир и за разоружение. Они занимались агитацией и пробовали объединиться внутри Европы, но дело особенно не пошло. Уже в 60-е возникли контакты между феминистками в разных странах, но мировой лиги женщин за мир до сих пор еще не возникло.
— В России успешно действует Феминистское антивоенное сопротивление. Были похожие движения в антивоенной истории?
— ФАС — штука довольно уникальная. Из-за выжженного политического поля видно, что это именно женское движение. Во время войны во Вьетнаме появлялось что-то подобное, американские феминистки устраивали демонстрации во время войны, писали, но не было такого, что их движения были самыми заметными [из антивоенных]. Пробудилось пацифистское движение и совпало с трендом на ненасильственное сопротивление. Феминистки листовки расклеивали — это очень похоже. После войны во Вьетнаме женские движения возникали во время почти что всех сопоставимых войн. Например, в алжирской войне раздавались активные голоса во Франции. Во время войн в Ираке — в США. Кстати, иракская кампания началась, когда феминистское осмысление войн вышло на новый уровень. Стали уделять внимание женщинам во время войны и тому, как и почему они страдают. Руандский геноцид обсуждался в ООН, и женская тема там тоже прозвучала.
— Казалось бы, 2022 год, имеется куча инструментов для коллаборации, в том числе цифровых. Почему женские группы не объединяются глобально или хотя бы международно?
— Думаю, проблема здесь в основах социального поведения человека. Легко взаимодействовать маленькой группой, общиной и с представителями твоей среды — а объединяться с теми, кто далеко или кто не похож на тебя, очень сложно. Тут Кропоткин вспоминается… Разобщенностью пользуется государство, а государство — главный враг.
— Как вообще фемтеория рефлексировала желание женщин воевать в армии?
— Сначала это не осмыслялось — просто женщины пытались получить права в традиционных мужских отраслях. За это боролись долго и активно. В первой половине ХХ века это звучало гораздо более актуально, чем борьба за мир! И у многих получилоcь. В скаутских лагерях девочек учили стрелять из боевого оружия — например, харцерок в Польше. В советской России в 30-е годы женщины тоже уже участвовали в парамилитарной подготовке.
— То есть у советских женщин в 30-х годах не только все права, которые они получали десятилетием раньше, отняли, но еще и собирались использовать как военный ресурс?
— Да, отношение к ним было очень инструментальное… Так вот, женские движения в итоге добились своего. В той же Польше, Финляндии и республиканской Испании разрешили воевать с самым настоящим оружием в руках. А когда началась Вторая мировая и всем стало не до жиру, постепенно стали всех загонять на фронт. Малоизвестный факт: в СССР во время этой войны женщин мобилизовали на фронт. Да, это делали не напрямую через военкоматы, а присылали повестки через комсомольские организации — там более идейные, вернее согласятся. Когда война кончилась, всех воевавших загнали домой, чтобы они там занимались детьми.
«Хотелось бы, чтобы это была последняя мужская война»
— Вы писали, что война в Украине архаична. С чем бы вы ее сопоставили?
— Да, это правда. Я бы сопоставила с Первой мировой, и даже назвала бы год: 1916-й. По крайней мере, на нынешнем ее этапе. Сначала артиллерия разрушает в прах дома и постройки, а затем уцелевшего врага оттуда идет выбивать пехота. Ничего не изменилось.
— Тут бы я поспорил, потому что еще никогда война не была столь медиатизирована — никогда не было боев натурально в прямом эфире и столь плотного потока свидетельств преступлений и горевания. Впервые в истории беспилотник сбрасывал бомбу на позиции соперника и снимал видео, как соперник взрывается, корчится и умирает.
— В этом смысле вы правы. Еще несколько десятилетий назад социологические исследования доказывали, что наблюдение за насилием по телевизору порождает привычку к насилию и даже возгоняет агрессию. Да, война в Украине сейчас чудовищно архаичная в части тактики, но чрезвычайно изощренная и подробная в плане медиакартинки.
— На какие войны похожа эта война?
— На югославские. Война колониальная, которая отрицает идентичность другого. Сербская имперская позиция гласила, что нет никаких хорватов и боснийцев — это, мол, те же сербы, только испорченные. И ровно это слышим мы сейчас: никаких украинцев нет, нации такой нет, и так далее… Был у историков такой хоттейк — сравнивать распад Югославии и Советского Союза. Мол, у первых кровавое месиво, а у последних удалось все бескровно провести. Я давно говорила: что-то рано они радуются! И на тебе… Мы во многом повторяем сценарий Югославии сейчас.
— В Украине, кажется, невольно сбылась мечта суфражисток о допуске к службе.
— Верно, в украинской армии сейчас служат больше женщин, чем в какой бы то ни было европейской армии, за исключением израильской. Около 30%. Их много и в регулярных силах, и в теробороне.
— Война в Украине — это последняя мужская война?
— Хотелось бы, чтобы она была последняя. Но стареющих мужчин еще много у власти в разных странах, и я боюсь, как бы нынешняя война — и неспособность международного сообщества ее остановить — не стала для них примером.
